Фильм «Бег» А. Алова и В. Наумова как пособие по технике личных продаж

Лев Усыскин

Речь пойдет об одном примечательном эпизоде классического советского фильма, снятого по мотивам одноименной пьесы (а также ряда других произведений М. А. Булгакова) и вышедшего на экраны в 1970 году — на несколько десятилетий прежде того времени, когда само словосочетание “техника продаж” вошло в русский язык, а обозначаемый им предмет стал актуален для российских граждан. Примерно столь же малоактуален для жителей СССР был тогда и сам Стамбул [1] — крупнейший город полувраждебного соседнего государства — члена НАТО (его “роль”, кстати, в большинстве турецких сцен фильма “сыграли” в тот раз дружественно-болгарские Пловдив и Варна).

Итак, речь идет об одном из начальных эпизодов второй, “эмигрантской” серии фильма. Время действия — 1921 год. Место действия — Стамбул, судя по всему — стамбульский пассажирский порт. Основных персонажей двое: Парамон Ильич Корзухин (в этой роли снимался Евгений Евстигнеев) и бывший начальник контрразведки Тихий (артист театра им. Е. Вахтангова Владимир Осенев). Наживший в военной неразберихе огромное состояние Корзухин покидает Стамбул, переправляясь в Париж. Пребывающий в стамбульской эмигрантской нищете Тихий стремится встретиться с Корзухиным, дабы получить у того какую-нибудь работу. Мы видим сперва, как Тихий расхаживает по причалу, пытливо глядя по сторонам, затем на белом авто подкатывает Парамон Ильич, и Тихий бросается к нему, оттесняя лакеев и носильщиков: первая задача, которую ему предстоит решить, состоит в том, чтобы в принципе добиться от Корзухина аудиенции.

Как решает Тихий эту задачу? Он произносит две фразы: “Я Тихий... чуть не повесил вас в Крыму, припоминаете?..” и “Униженно прошу десять минут для конфиденциальной беседы”. Что касается второй — налицо реализация стандартного приема делового общения: очертив временные рамки предполагаемого вмешательства, проситель существенно снизил для своего визави связанную с этим вмешательством неопределенность, попутно чуть-чуть заинтриговав его на подсознательном уровне словом “конфиденциальный”. Несколько забавнее обстоит дело с первой фразой. Как будто бы здесь столь же хрестоматийный прием установления контакта — представить новый контакт как продолжение старого. Смущает лишь того, прежнего контакта висельная семантика — и мы готовы рассматривать происходящее через призму сатиры и гротеска.

Однако не стоит все же недооценивать и г. Тихого из контрразведки: он, право, “читает в сердцех”! Во-первых, человеку свойственно до некоторой степени забывать неприятные подробности прошлого. По крайней мере — на эмоциональном уровне. Дескать, что-то такое там было, была опасность, которой чудом удалось избежать, — и был вот этот человек рядом, как бы сопричастный этому чудесному избавлению от опасности. Во-вторых, ссылкой на свои былые висельные полномочия Тихий исподволь доказывает собственный профессионализм, неотъемлемой компонентой которого является известная независимость. Это мнение о себе Тихий впоследствии, уже под занавес рандеву, разовьет известным вопросом: “Позвольте спросить... вы сомневаетесь в том, что я бы повесил вас в случае соответствующего приказа?..” — и добьется от Корзухина надлежащего на этот вопрос ответа.

Согласие на аудиенцию дано. Персонажи проходят, по всей видимости, в каюту, и Тихий коротко излагает формальную цель своего визита. На Корзухина эти слова впечатления не производят (“да, но вы мне не нужны...”), что, впрочем, Тихого не обескураживает: он и не ожидает иного, поскольку лишь сейчас только приступает к аргументации своих притязаний. Как он это делает? Прежде всего управляя степенью тревожности своего собеседника. Сперва Тихий снижает его напряжение, маскирует свою навязчивость якобы простой демонстрацией некоторого курьеза — собранной им персональной “базы данных”. “Ради любопытства... позвольте зачитать?..” — “Ну, что ж — ради любопытства...” Корзухин расслабляется: он внимательно слушает и даже проявляет чаемое любопытство, интересуясь неразделимостью достоинств и недостатков генерала Чарноты. Однако вслед за этим предприятие Тихого едва не терпит фиаско: со словами “ну, что ж, вы меня развлекли... не смею больше задерживать...” Корзухин заправляет салфетку и собирается уже приступить к завтраку. Аудиенция, похоже, окончена, и Тихий в панике вымаливает дополнительные три минуты: “Виноват, не уложился...”

Надо как-то спасать положение. И Тихий добивается своего: он зачитывает Корзухину отрывки из досье на... самого Корзухина. Проходит полторы минуты, и Парамон Ильич прерывает это чтение фразой, символизирующей тактическую победу Тихого: “Что вы умеете делать?”

Так что же произошло? Почему сперва герой оказывается на грани провала, а затем все-таки добивается своей цели? Причина успеха Тихого состоит в его уже упомянутом умении в разговоре управлять чувством тревожности собеседника. Собственное досье Корзухин с первых же звуков слушает отнюдь не так отстраненно, как досье Чарноты, — и опасения его оказались не напрасны: Парамон Ильич вдруг увидел перед собой не контролируемого им человека, который знает некоторые факты и, что еще важнее, способен при желании разузнать кое-что еще. Такого человека стоит контролировать, даже если это связано с некоторыми материальными затратами. Иными словами, есть резон оплачивать не только непосредственную пользу, которую может принести такой работник, но и то, что он в таком случае гарантированно не причинит вреда.

Причина временной неудачи Тихого-продавца — банальная ошибка. Он просто не смог с первого раза довести до сведения покупателя-Корзухина, какой именно товар предлагается к продаже. Начав со слов “мною проделана гигантская работа...”, Тихий закономерно создал у того впечатление, что объектом продажи является база данных как таковая. Но покупная база данных Корзухину вовсе не была нужна — у него имелась своя, причем, судя по показанной позднее папке с делом самого Тихого, ничуть не менее обстоятельная. И лишь услышав чтение собственного досье, Парамон Ильич понял, что предлагают ему не информационный продукт, а услуги специалиста по созданию подобных продуктов. Это уже меняло дело: “Мне нужны преданные люди!..”

Далее нам продемонстрирована сцена триумфа: с великодушного дозволения Парамона Ильича Тихий в одиночестве поедает заказанный Корзухиным для себя самого завтрак — символическое подтверждение свежеустановленной системы отношений “хозяин—холоп”. (Замечу в скобках, что данная сцена — несомненный кинематографический мини-шедевр, достойная жемчужина в моей воображаемой коллекции подобных кунштюков советского кино. Она на равных соседствует со сценой гибели ребенка в лесу из “Никто не хотел умирать”, разъезда автомобилей после похорон из “Мертвого сезона”, захвата басмачами аэроплана из “Миссии в Кабуле” или прыжков Мирона по киевским крышам из “Адъютанта Его Превосходительства”.)

В принципе, на этом можно бы и остановиться, однако в фильме есть своеобразная coda: так сказать, последнее появление Тихого-персонажа на экране. Герой приходит к Серафиме Корзухиной и пытается завербовать ее, а заодно и подвернувшегося Чарноту в осведомители. Кончается эта попытка плачевно: выслушав вербовщика, Серафима удостаивает его пощечины, после чего Чарнота сперва сует его головой в наполненную мыльной водой лохань, а затем и вовсе спускает с лестницы. Таким образом, Тихий оказывается существенно менее удачливым покупателем услуг, нежели (перед тем) продавцом, — и это при том, что действовал он вроде бы правильно, по той же схеме, что и с Корзухиным: начав разговор с фиксации факта предшествующего знакомства (“мы с вами встречались в Крыму, помните?..”), он затем переходит к изложению своей пропозиции, напирая попутно на отсутствие альтернативы нищете и физической гибели собеседника (“только чудо вас спасет от института проституции!..”). Можно предположить, что, на взгляд Тихого, делаемое им предложение объективно выгодно Серафиме и ее отказ имеет своим источником некие иррациональные материи, как-то: гордость, былые обиды, интеллигентские стереотипы и т. д. Словом, отнюдь не business matters.

Тихий явно удивлен ответной реакцией, его эмоции и жесты не позволяют в этом усомниться, а между тем удивляется он зря. Войдя в переговоры, он совершил осязаемую, вербализируемую и стандартную для коммерческих переговоров ошибку: не соотнес свое предложение с приоритетными целями контрагента. Точнее говоря, он вообще неправильно понял приоритетные цели своих собеседников: и Серафима, и Чарнота, погибая от нищеты, не считали тем не менее избавление от таковой самой насущной своей задачей. По-видимому, для Серафимы такой задачей является выяснение судьбы возлюбленного, приват-доцента Голубкова, тогда как для Чарноты — обретение полноты жизни в его специфическом флибустьерском понимании. Свяжи Тихий предлагаемую героям работу (а почему нет? вполне осуществимый в разрезе деятельности Парамона Ильича поворот!) с этими именно перспективами — и как знать...

Теперь хотелось бы понять, какое отношение ко всему этому имеет Михаил Булгаков? В пьесе “Бег” рассмотренный выше эпизод фильма отсутствует. По словам специалиста-булгаковеда Л.К. Паршина, нет ничего подобного ни в переделках “Бега” 1933 года, ни в доработках 1934 и 1937 годов, ни в других произведениях писателя. Стало быть, перед нами экранизация сценарного отрывка, целиком и полностью созданного А. Аловым и В. Наумовым (режиссерами и авторами сценария одновременно), возможно, при каком-то участии Е.С. Булгаковой (согласно титрам, литконсультанта картины). Однако драматургия эпизода в высочайшей степени адекватна затрагиваемому материалу — превосходящему, по всей вероятности, непосредственный жизненный опыт своих создателей, существовавших всецело внутри советской реальности. Никто из них не ведал толком ни про продажи на свободном рынке, ни про эмигрантский Константинополь. Булгаков же, напротив, эти материи знал хорошо и еще лучше знала их его вторая жена Л.Е. Белозерская, непосредственно прошедшая через Константинополь 1921 года.

Так что же перед нами? Обыкновенное чудо искусства или, если угодно, его, искусства, главный гносеологический парадокс. Один большой художник создает двух персонажей второго плана, а они переживают своего создателя и сорок пять лет спустя попадают в другие одаренные руки. Экранизаторы Булгакова заботятся лишь об одной правде — эстетической, и эстетической достоверности оказывается вполне достаточно для того, чтобы возникла достоверность иная: психологическая, историческая, языковая... А персонажи живут себе своей жизнью — словно бы радуясь тому, что вновь смогли обрести плоть и голос...

В заключение остается отметить, что видеозапись рассмотренного эпизода автор настоящей статьи вполне успешно использовал при проведении неспециализированного семинара по продажам для выпускников строительных вузов. Молодые люди 1978—1979 годов рождения, прошедшие месяцем раньше первое в своей жизни собеседование при приеме на работу, достаточно четко (иногда с моей помощью, иногда — без) сумели выделить большинство значимых нюансов разговора Тихого с Корзухиным. При этом сам фильм (по меньшей мере — ежегодно показываемый центральными телеканалами) никому из них знаком не был. А жаль: хорошее кино снималось у нас в семидесятые!

1)      Нынче, как известно, Стамбул — это одна из “самых доступных нам заграниц”. Всякий, кому случалось прожить там хотя бы сутки, знает, сколь подходящ этот город для совершенствования навыков купли-продажи. Нет оснований полагать, что в этом плане с 1921 года там что-либо изменилось существенным образом.

http://magazines.russ.ru/nlo/2002/58/usys.html